| |
|
|
«Вам что же, не нужен будет ваш
компьютер, когда будете выезжать из
Узбекистана?» - спросил таможенник.
Он даже не злился на мою
бестолковость. Действительно,
заполнить один экземпляр декларации
вместо двух могла только полная
балда, а не жительница СССР, имевшая
опыт их заполнения с советских
времен. Инструктаж к поездке в
бывшую республику могучей империи
был краток: вписать при въезде все
ценное. (Сразу скажу, что на выезде
никто ничего не проверял, страхи
оказались мнимыми, и вообще главное
– не вывозить больше денег, чем
ввозишь. Как в России лет десять
назад.) Все предусмотрела, а вот
второй экземпляр декларации забыла,
в четыре утра после часа стояния на
паспортном контроле внимание
притупляется.
Компьютер, фотоаппарат, телефон,
ценные вещи официально подлежали
декалрированию. Я со страху вписала
дополнительные объективы и
бриллиантовые серьги. И 3000
долларов. Отродясь не возила столько
через границу, но народ говорил, что
в узбекском банкомате снять деньги
нельзя.
Узбеки незаметно просачивались мимо
меня, потерявшей в вежливых
европейских очередях боевой задор. В
результате, несмотря на
бизнес-класс, я замыкала толпу
прибывших в этот ранний час в
Ташкент. Мы с мужем вышли навстречу
южному солнцу. Я набрала номер
владельца турагентства.
В Москве я устроила кастинг
турагентам, и один победил благодаря
мгновенным ответам и прозрачностью
ценовой политики. Позже я узнала,
что он выпускник философского
факультета МГУ. «Было бы побольше
времени сейчас, позвал бы вас на
плов», - сказал Нажмиддин мужу, ведя
машину к железнодорожному вокзалу по
широким и пустынным улицам столицы.
Женщин на экзотическое мероприятие
не приглашают. Плов в четыре утра в
день свадьбы готовится на половине
невесты, и это мальчишник. Поскольку
нормальная узбекская свадьба – это
300-400 гостей, то плов варят ночью
в гигантском казане исходя из
пропорции 2:2:2:1 риса, мяса, масла
и моркови. Риса берут 100 кг.
Через полчаса мы уже ехали,
прилипнув к окнам купе и донимая
проводников и соседей вопросами про
вагон-ресторан. Поезд до Самарканда
шел 3 часа без остановки. Не надеясь
на узбекский пищепром, мы везли с
собой много шампанского, но пить вне
ресторана было как-то неудобно. В
чистеньком купе с сидячими местами
кроме нас ехали два стройных как
лоза юных футболиста и двое мужчин
бизнес-класса. Идти в ресторан с
чемоданом не хотелось. Футболисты,
которые ехали к родителям на побывку
в город Карши, поразили нас
предложением присмотреть за вещами.
Позже я поняла, что предложение было
хорошее, надо было согласиться хотя
бы из уважения, так как в
Узбекистане, во-первых, никто ничего
не крадет, а во-вторых, по сравнению
с Москвой люди гораздо приветливее и
доброжелательнее. (Столько
улыбающихся лиц на фотоснимках я
никогда ни из какой поездки не
привозила.) Но поскольку я была
всего час как в стране, то ресторан
остался без нас, а шампанское мы
выпили вечером в отеле. Надеюсь, что
футболисты сейчас прочитают этот
текст и напишут мне, как их зовут и
из какой они команды.
Мне кажется,
что они не очень поверили мне, когда
я им сказала, что в Лужниках не 4
станции метро, как им кто-то
рассказывал, а одна, и не под
стадионом, а рядом.
Наш шестидневный маршрут в
Узбекистане охватывал главные
турместа: Самарканд, Бухару, Хиву и
полдня в Ташкенте во время стыковки.
Ездили мы между ними на поезде и
автомобиле. Еще можно перемещаться
авиаспособом через Ташкент:
"Узбекские авиалинии", пунктуальные,
радушные и с вкусной едой, летают
оттуда во все три города, но между
собой их не соединяют, а жаль.
Мы дорог не боялись, и в 11 утра
прибыв в первый город, Самарканд,
уже шли сквозь толпу веселых
торговок, продающих на перроне
знаменитые лепешки. (В каждом
городе, заметьте, свои орнаменты,
которые накалываются деревяшкой с
иголками центр лепешки.) Водитель
наш был молчаливый, страшно
обаятельный и всегда с телефоном,
куда он раздавал тихие указания, мне
показалось, штату слуг.
Основная машина в Узбекистане –
местная «Нексия», иногда
нечувствительно становящаяся
«Шевроле» путем навешивания на нее
символа второй компании после
объединения с первой. Узбекская
«Нексия» выносливее родной, и
приспособлена, как верблюд, к
пустынным условиям и колдобинам.
В холле отеля нас уже ждала гид
Армида (в честь древнегреческой
богини). Мы бросили вещи в номерке,
куда с трудом вписался наш
полноразмерный чемодан, и кинулись
осматривать старину.
В советскую студенческую юность я
уже бывала здесь, подрабатывая
групповодом. Работа мне была дана
строго по знакомству, поскольку
предполагала бесплатное перемещение
по СССР. Я привезла тогда толпу
отдыхающих с Подольского
машиностроительного завода, которые
начали выпивать, кажется, еще в
Москве, расселила их по двое в
номерах и сдала с рук на руки
экскурсоводам. Самарканд тогда
поразил меня зеленым чаем (и как
люди могут такое пить) и
пятиэтажками, которые нахально
толпились в самом центре
исторических ценностей. Из поездки я
привезла сумку книг Низами и Омара
Хайяма (в Москве тогда книги
продавали только по талонам, 20 кг
сданной макулатуры за одну книгу) и
атласную нахлобучку на чайник,
которая катастрофически долго не
терялась, мозоля всем глаза.
В сегодняшнем Самарканде меня
парадоксально восхитил тот факт, что
при зашкаливающем уровне древности
все вокруг говорили по-русски.
Старины было столько и такого
свойства, что по сравнению с ней
померкли виденные раньше Мрокко,
Египет и Перу. Поразила чистота
улиц, которые метут метлами женщины
в оранжевых жилетках с тщанием,
полагающимся их собственным дворам.
Поразило множество совершенно
русских зданий XIX века,
одноэтажных, с сложной кирпичной
кладкой. Кирпичные узоры – предмет
местной гордости: свои гигантские
медресе и мечети до неба древние
узбеки выкладывали затейливыми
способами, создавая из кирпичей
самодостаточные орнаменты. Не
удовольствуясь ими, они покрывали
бежевые кирпичи глазурью и керамикой
бирюзового цвета. Когда-то Тамерлан
объявил его цветом страны и был
дизайнерски прав: бирюза безупречно
оживляет песчаный пейзаж.
Мы начали с мечети, в которой
покоятся все родственники во главе с
Тимуром, туда надо сходить хотя бы
для того, чтобы содрогнуться,
вспомнив древнее пророчество.
«Нарушивший завет Тимура будет
наказан, а по всему миру разразятся
жестокие войны». Страшно, но факт:
исследователи из Академии наук СССР
подняли крышку саркофага из нефрита
21 июня 1941 года.
Тимур – самый почитаемый народный
герой и национальная идея, гораздо
мощнее, скажем, Петра Первого для
России. Даже самое популярное
мужское имя в стране до сих пор
Тимур. Он не проиграл ни одного
сражения, сделал родной Самарканд
столицей империи, простиравшейся от
Арала до Персидского залива и от
Индии до Армении. Мой герой, правда,
не он, а его внук Улугбек, астроном,
математик и музыкант, построивший
обсерваторию и расписавший таблицы,
по которым безошибочно
рассчитывались орбиты планет без
телескопа. Улугбек ратовал за
обучение женщин наравне с мужчинами.
И многое другое. Печальная история:
из-за дворцовых интриг ему отрубили
голову.
Мы были в усыпальнице тимуридов
днем, а знакомые оказались там
ночью, и за цену менее чем в 10
долларов сторож открыл здание и
зажег свет. Теперья тоже хочу
вернуться туда и заказать "ночную
частную экскурсию". Еще в Самарканде
нужно, повернувшись спиной с тем
самым пятиэтажкам, пусть уже и
аккуратно подновленным, насладиться
видом на площадь Регистан с тремя
медресе. Это три бывших школы,
выглядящие как дворцы, стоящие
вкруг, с широченным пространством
посередине. Здесь Армида засыпала
нас информацией о том, как интересно
и сложно в течение двух веков они
строились один за другим, пусть и
похоже, что одновременно. Левое,
самое древнее – медресе Улугбека,
напротив него Шердор с – невероятно,
но факт – зороастрийскими символами,
солнцем и тигром, на фасаде.
В
студенческих улугбековых кельях
расположились магазинчики сувениров.
В следующих городах я уже не
удивлялась ни вязаным носкам,
которые лежали на подоконниках
музеев рядом со смотрительницами, ни
аккордеонам, стоявшим на стульях в
бывших дворцах наложниц, ни
ресторанчикам во дворах ханских
резиденций. Я быстро привыкла к
жизни внутри исторических ценностей,
это придавало драйв городам-музеям.
Рассказывают, что в Хиве в советское
время попытались было очистить
Старый город от жителей, и у них
получилось: город буквально
омертвел. Ужаснувшись, власти
позвали людей обратно, фотографы и
продавцы каракульчовых шкурок опять
раскинули свои призывные
«эх-прокачу» плакаты, и жизнь снова
потекла по узким улицам.
В медресе Улугбека, слева, в
магазине «Ильхом», названном по
имени художника и владельца,
вежливого керамиста, я узнала про
четыре главных вида керамики,
достойных того, чтобы тащить их в
составе 35 бизнес-килограммов в
Москву. Моя любимая керамика, как
быстро выяснилось, – бухарская,
размытая, как акварель, благодаря
жидким краскам, артистичная и нежно
неточная. Местные, конечно, ценят
риштанскую, из специальной, звенящей
как металл, глины, с тончайшим и
сложнейшим геометрическим узором,
похожим на математически выверенные
орнаменты, которыми покрыты стены
медресе и мавзолеев. Есть еще
гиждуванская и ХХХ, с капельками по
краю и с процарапанным по свежей
краске узором.
В соседнем магазине со мной
случилось то, что обычно происходит
с всеми туристами, когда они видят
вещь, про которую сразу понимают,
что не овладей они ею сейчас, она им
будет сниться. Сюзане, расшитые
шелком вручную тонкие небольшие
покрывала, стоили по 200-300
долларов, в зависимости от размера и
ткани, которая могла быть шелком,
хлопком или смесью того и другого.
Каждой приличной невесте в
Узбекистане издревле полагалось
иметь минимум три сюзане, иначе в
жены не возьмут. Я купила два и
начала выбирать дальше, но тут
услышала крик: «Да это же Нелли!»
Моя приятельница Таня, которую я не
встречаю в Москве годами,
материализовалась из-за угла в
сопровождении двух друзей и гида
партийно-правительственного вида.
Гид, для приличия выждав пару минут,
пока мы ахали, целовались и выражали
неверие своим глазам, спросила: «Где
живете?» Осудила, что в Малике
Классик, а не в Малике Прайм. Мне
наш отель нравился: он стоял на
тихой деревенской улице, весь был из
резного абрикосового дерева, рядом
было то, что мы зовем «сельпо» или
«минисупермаркет» с сигаретами,
мешками муки и зубной пастой.
Отель был внутри реальной, а не
туристической жизни города. Единственное,
что его портило, были тошнотворной бледности
энергосберегающие лампочки, которые, как я
потом поняла, уродовали все до единого отели
Узбекистана и почти все его рестораны.
«Где ужинаете?» - продолжала
прессовать партийная дама. Осудив
наш с Армидой выбор, она попрекнула
нас тем, что мы не идем в «народный
дом», и повлекла вон свою группу
отдыхающих. В некотором оторопении я
не стала покупать третье сюзане, о
чем сейчас жалею. И оно мне,
понятно, снится.
Те московские друзья выбрали прямо
противопожный нашему маршрут по
стране: из Ташкента они сразу
полетели в самую дальнюю точку
страны, на север, к Хиве, и оттуда
пробирались автоперебежками обратно
в сторону Ташкента. Такой маршрут
тоже имеет право на существование,
потому что главная общепризнанная
жемчужина – Бухара, и она
посередине, как ни перемещайся. С
точки зрения шопинга все одно, но
Самарканд много больше Хивы, поэтому
мне лично приятней был наш план:
покупаешь сюзане в Самарканде,
делаешь сравнительный обзор рынка в
Бухаре и докупаешь последние
приятные мелочи в маленькой Хиве.
Наутро мы опять случайно, уже почти
привычно, встретили тех московских
приятелей за обедом: «народный дом»
накануне оказался настоящей
потемкинской деревней, поэтому они
распрощались с своей строгой даой и
вместе с Зоей, местной ученой и
подругой, зашли на настоящий
самаркандский плов в ресторан
"Ахмаджон", который держала семья
иранского происхождения. Владелец,
папа лет 60, был крутолобым, похожим
на хирурга или кинематографического
крестного отца. Сын, сам уже отец
двух детей, скромно обретался в его
тени. «Отказался от работы в Москве,
знаете, наверное, там на Войковской,
есть ресторан,» - называл он имя, и
я конечно же, кивала, и спрашивала,
почему же он не поехал, и сын
отвечал, что он здесь нужнее, и
смотрел гордо, как на казни: никаких
сожалений. «А приедете в Москву на
мастер-класс на недельку?» -
спрашивала я, прикидывая вечеринку
по запуску Conde Nast TRaveller, где
вместо фуршета будет стоять казан
диаметром в полтора метра, а под ним
будут в клетках прыгать живые
перепелки, которых через минуту
зажарят и подадут на горке плова, и
сверху для красоты зубочисткой
приткнут облупленное перепелиное
яйцо. Плов будет готовиться сложным
образом, с прослаиванием,
выстаиванием, прорубанием шахт в
толще почти до самого дна для особой
духовитости, с закрыванием казана с
готовым пловом хлопчатобумажной
белой тряпкой, чтобы не
заветривался. Тряпка мгновенно будет
наливаться маслом, темнеть и
тяжелеть, ее будут сдвигать
складками, чтобы зачерпнуть гостю на
тарелку риса с мясом и желтой
морковью.
Я мечтала об таком пункте программы,
невзирая на очевидное: при взгляде
на поднос с горой риса и перепелками
по 4 углам очевидно, что пережить
самаркандский плов невозможно. Но
после первого укуса обнаруживается
его обманчивая легкость, кислинка,
дружественность желудку и как бы
безопасность. Насчет последнего не
обольщайтесь и внимательно слушайте
местных: хоть и они и могут начать
есть плов в 4 утра, но заканчивают
строго в обед. Вечером плова не
найти нигде, «а разве же его можно
на ночь», в изумлении спрашивают
они.
На второй день у меня уже смешались
в голове все памятники, но
Биби-Ханым с продавцом звонких
свистулек Зинейтдином и автором
нежных миниатюр народным художником
Шариповым, рынок неподалеку и
пешеходная улица с бутиком
дизайнерской одежды и настоящим
вареным кофе в кафе по-соседству –
те места, куда я хочу вернуться.
Захочу прогуляться по холму
Афросиаб, посмотреть в оторопении на
дверь, за которой в подвале живет
призрак без головы и посчитать
ступеньки на входе-выходе. Если
число будет одно и то же, у вас все
в порядке. А вы не смейтесь, а
попробуйте. Их немного, около 38,
посмотрим, сколько выйдет у вас.
Еще я не пропущу Самаркандский
винзавод. В середине 19 века его
основал один веселый русский парень,
который решил на месте изготавливать
водку для русской же армии,
воевавшей неподалеку. Но к счастью
для Самарканда, парень был
совершенно подвинут на вине, и стал
привозить из Франции, Италии и
вообще отовсюду виноградные лозы. Их
он бесплатно раздавал крестьянам с
единственным условием: продавать
урожай только ему. Затем, тоже
быстро, он понял, что из-за сухого и
жаркого климата вина тяготеют к
тому, чтобы быть очень сладкими. Так
и вышло. Из сухих по сей день
остались таковым грузинское
ркацители и итальянское алеатико.
Удивительным образом завод носит не
имя основателя, а имя советского
селекционера-химика Ховренко,
который спасибо не убил
производство, зато постановил
останавливать брожение спиртом,
из-за чего на свет появились
страшные сладкие мутанты типа
«крепленое». («От них голова болит
так, как не болела у меня никогда в
жизни,» - сообщил Григорий, член
Команды-Двигавшейся-Навстречу, когда
мы вечеряли у нас в «Малике
классик», и опустошали гостиничные
погреба, придирчиво читая этикетки.)
В результате дегустации 10 напитков
под руководством председателя
дегустационной комиссии Узбекистана,
40 лет как директора Дегустационного
зала завода, мы купили много
ркацители на дорожку и с собой –
пару бутылок самаркандского
бальзама, увенчанного наградами на
международных выставках. Бальзам
завоевал наше уважение поскольку на
вкус был похож на Ферне Бранка.
И наутро двинулись из Самарканда
через Шахрисабз и Карши в Бухару.
Между Самаркандом и Бухарой лежат
350 км довольно сельскохозяйственной
равнины. Но если сделать крюк
километров в 100 через Шахрисабз,
дорога похорошеет и станет горной.
Гиды между городами не перемещаются,
поэтому в Шахрисабзе, на родине
Тимура, придется гулять в одиночку
или примкнуть к толпам автобусного
вида экскурсий французов или
итальянцев. Зайдите на полчаса в
крепость, она в центре, не
реставрированная, и оттого в ней
чувствуется дыхание веков. Возле
крепости разливает газировку деваха
лет десяти, и благодаря ее обаянию,
а также отсутствию надписи с ценой
напиток с тележки из допотопных
прозрачных колб обходится раза в 3-4
дороже нормальной городской цены в
700 сомов (1000 сомов – примерно 70
центов). Внутри крепости продают
дизайнерские сумки, средняя цена 10
долларов. Мы прогулялись к рыночным
кварталам мимо отеля тут же в
центре. Отель приличного вида, из
него толпами выходят интуристы, но в
баре не то что заварного, но даже
быстрорастворимого кофе мы не нашли.
«Кончился,» – сказал бармен, но
как-то неуверенно.
Рыночная улица Шахрисабза
запомнилась мне стеклянными конусами
с соками, которые в Москве можно
увидеть только в ностальгической
секции ГУМа, Гастрономе N 1,
огромным количеством белых
подвенечных платьев в витринах и
неприметностью входа в еще один
исторический оазис. Там стоит
провести полчаса, нагулять аппетит и
потребовать у водителя везти вас в
Карши на ягненка в тандыре. Все
водители знают это место, и никто не
помнит, как оно называется. Разбирая
фото, я нашла вывеску Mojiza
choyxonasiga, думаю, это название и
есть.
Двор кафе, прикрытый рифленым
цветным пластиком от солнца, поразит
вас кухней, которая в Москве гордо
называлась бы «открытой» с поправкой
на любое отсутствие пафоса. Ягненка
нужно просить у официанта так:
скажите ему, что вы заплатите за
килограмм продукта, но жир нужно
срезать.
Ягненок из тандыра – еда совершенно
очевидно неземного происхождения, и
именно в Карши, по неизвестной
причине. Хозяин ресторана – явно не
чуждый самосовершенствованию человек
– унес нашу бутылку из-под
ркацители, которую мы прихвалили в
Самаркандском заводе. Когда будете
там, спросите его, включил ли он его
в меню: он всегда сидит за
каким-нибудь столиком по–соседству.
Оттуда скорей в Бухару, она уже
рядом.
Бухара – самое известное на планете
слово применительно к Узбекистану,
не в последнюю очередь потому, что
по миру в 20 веке рассеялся большой
квартал бухарских евреев. Осталось
20-30 семей, остались дома, многие
стали отелями, самый красивый из них
– «K. Комил». Как рассказывал
нынешний владелец отеля, скромно
стоящий за стойкой рецепции, его
дедушка купил дом после великой
отечественой войны, заплатив за него
немыслимую цену: можно было бы
купить 20 обычных, не старинных
домов. Жить в Комиле нужно на первом
этаже: возле нижних номеров есть
столы, где вечером можно курить и
выпивать, беседуя с соседями. Нашей
собеседницей оказалась трогательная
немка, которая подарила нам брошюру
про родной город между Мюнхеном и
Берлином, рассказала, что безутешна,
потеряв своего мужа-китайца, и
показала фото 34-летнего сына,
прекрасный плод любви с уловимо
азиатским разрезом глаз. Прощаясь,
мы, как все туристы, клялись писать
друг другу.
В день переезда можно еще легко
успеть нагуляться по центральным
улицам, торговым рядам 16 века,
поужинть на крыше (только в Бухаре
есть такие мароканского стиля
ресторанчики) и выпить чая в
чайхане. Бухара показалась мне самой
туристски- и шопинг- ориентированной
из всего моего Шелкового пути, но
даже там банкомат представлял собой
кассу с двумя девушками в униформе,
которые сначала смотрели на мою
кредитную карточку, потом открывали
сейф и выдавали 1000 долларов, в
день. В некоторые дни выдавали 500,
объясняя, что валюты мало. Внимание,
военная хитрость: чтобы получить всю
тысячу, предложите им дополнительно
снять сто долларов сумами по
госкурсу. Курс составляет 1700 сумов
за 1 доллар. а уличный курс, который
с любовью и уважением нелегально
поддержит любой торговец и таксист –
2400. Улавливаете маржу? Кошельком
вам станет небольшой рюкзак, потому
что самая крупная купюра в
Узбекистане – 1000 сум.
Наутро я шла на завтрак в отеле,
прикидывая, что нужно днем увидеть
зороастрийский мавзолей Саманидов,
лаконичный, как Тадж-махал и церковь
Покрова на Нерли одновременно.
(Именно в царствие Саманидов, в
Ренессанс, жил Авиценна.) Что нужно
не забыть Боло-хауз, цветной и
резной, где в колоннах айвана
путается северный ветер. Что есть
минарет Калон, самый высокий в
городе, и башня Шухова, и неподалеку
– крепость-город Арк с пузатенькими
будто бы несерьезными башнями,
похожими на кувшины. Что нужно зайти
золотой рынок, где золото продают
как ягоды, на открытых лотках,
подходи-бери.
В мыслях о грядущем дне я вошла на
завтрак, подняла глаза увидела зал,
где каждый сантиметр стены был
покрыт старинными фресками, резьбой
по ганчу (вид алебастра), где окна и
двери не менялись с 19 века, а в
гипсовых нишах, как в серванте,
расположились ширпотребские чашки
ЛФЗ с корабликами, никелированные
заварные чайники с черными
эбонитовыми ручками и даже
пластиковый магнитофон.
Столовая так и стоит у меня сейчас
перед глазами, хотя я честно обошла
в Бухаре и мечети, и крепости, и
торговые ряды с исторической
ценности арками и куполами. Я
побывала даже в бане 16 века,
незаметный ход туда в промежутке
между двумя лавочками мне показала
экскурсовод. Там меня скрабили
щетками, как боевую лошадку, мяли
хребет ногами и обертывали в мед и
имбирь до полного огненного
самозабвения. Я также честно обошла
все отели, которые значились в моем
списке стоящими внимания, но
несмотря на все это, «Dinning hall
Х1Х century”, как скромно и не
совсем правильно с точки зрения
грамматики аттестовали его в моем
отеле на табличке, остался в моем
сердце как прекрасный пример
трогательного отношения к истории,
какой бы юной она ни была по
сравнению с всеми слоями, которые
открываются в Бухаре.
Особенно ловко управлялись в потоке
веков и царств местные гиды. Уровень
их познаний как в прошлом, так и в
настоящем, был таков, что отменял
всякие международные или
межкультурные различия между нами.
Профессорская дочь Армида в
Самарканде готовилась к защите
диссертации «Европейская живопись и
ее влияние на творчество Хэмингуэя».
Саодат в Бухаре свободно говорила
по-итальянски и уже была кандидатом
наук. Тимур из Хивы собирался писать
труд по истории войн Хорезмского
государства. Лена из Ташкента знала
наизусть примерно сотню стихов,
песен и цитат из советской истории,
и все про прошлое Ташкента.
Одновременно все они свободно
ориентировались в правильных
ресторанах своих городов, и
безошибочно советовали, какие халву,
курагу, шелка и керамику и где нужно
покупать. Благодаря им я нашла
дизайнерское пальто из старинного
сюзане, все простеганное вручную,
побывала в бухарском ресторане, где
ужинают только местные.
А благодаря
Тимуру в Хиве мы познакомились с
московскими учеными, спасавшими от
вымирания древнюю рыбу лопатоноса.
Машины с водителями от Самарканда до
Хивы (около 1000 км) и четыре гида в
главных городах обошлись нам в 1150
долларов за 6 полновесных дней. И
разумеется, я просила их оставаться
на обеды и ужины, и это было легко:
цены на застолья редко превышали 10
долларов на человека.
Хива
«550 км от Бухары до Хивы покажется
вам вечностью, - пугал нас
маркетолог Григорий, который
перемещался по Узбекистану задом
наперед. - Ваши глаза и объективы
будут полны песка, а в середине пути
дорога исчезнет вообще.» Несмотря на
это, мне хотелось почувствовать
Великий путь, пусть и в «Нексии».
Песка на зубах я не заметила, но на
100 км дорога и правда переходит в
режим грунтовой и перемежается
барханами, наплывающими на проезжую
часть. Нужно задраить окна и, когда
трясет, представить себя верхом на
верблюде. Параллельно дороге вот-вот
достроят новую,
компьютерно-графического вида, с
цементными мини-заводами по
обочинам, роботами-укладчиками,
дренажными трубками в толще бетона и
иностранными рабочими из Кореи,
Китая и Германии. (Мой веселый
водитель, который «продавал фрукты»
на московском Черкизовском рынке в
ранние 90-е, был тогда такой же, по
сути, иностранной рабочей силой, как
нынешние строители дороги.
Он
рассказывал, как перелеты домой в
отсутствие билетов решались в
перестроечной Москве: один раз члены
внуковского экипажа просто переодели
его в летную форму и провели на поле
сквозь все таможни и паспортные
контроли.) Жизнь иностранцев в
Узбекистане тоже наверняка не
проста, жилье, к примеру, здесь
здесь покупать могут только граждане
страны. Как знать, может именно под
влиянием трудностей жизни один
кореец, рассказывала гид Лена в
Ташкенте, зашел в православную
церковь, в которой тогда служил
батюшка Иван Охлобыстин, и уже на
следующий день обратился в
православие, да еще и привел с собой
за компанию группу
единомышленников.)
На подьезде к Хиве вас, бывалого
путешественника, почти одолевшего
Шелковый путь, должно охватить
разочарование: эти мелкие
двухэтажные домики с непривычно
плоскими крышами в яблочных садах –
и есть то, зачем мы прошли полмира?
Как рассказывал веселый водитель,
«приезжал я раньше в Хиву из Бухары
и все думал: такие приличные машины
у людей возле домов, и тарелки
спутниковые, а достроить крышу денег
не хватило, вон дома-то все
плоские.» Не доверяйте первому
ощущению. Машина вскоре остановится
возле привычной уже кирпичной стены
цвета песка, и вы войдете в медресе
19 века Мухаммад-Аминхана, там
сейчас отель. Внутри всегда на 10
градусов меньше, чем снаружи: в
толще двухметровых стен проложены
трубы, по которым носится пойманный
северный ветер, остужая нутро
медресе. Вы приехали во внутренний
город Ичан-Кала в Хиве.
За всю поездку то был единственный
раз, когда мы ночевали внутри совсем
Внутренего города, как в Большом
Кремлевском дворце или во Дворце
съездов. По сравнению с пройденными
городами Хива оказалась ювелирно
маленькой, но перенасыщенной
бесценными памятниками на квадратный
метр. Я рада, что Хива стала
последней из городов: только так
можно оценить ее изысканность. Гид
стрательно не обращал внимания на
мой убитый после тряски вид и лишь
раз, изнемогая под гнетом
гостеприимства, позволил себе
сказать, глядя на мое обморочное
лицо: «Когда мы расстанемся, мне
будет не хватать вашей улыбки». Я
оценила тонкость иронии, и наши
отношения наладились, тем более что
к этому моменту он привел меня в
самое красивое, на мой взгляд место
в городе – Джума-мечеть,
пространство 45х55 метров с плоской
крышей и с уходящими будто за
горизонт 213 колоннами. Там нет ни
одной одинаковой колонны, а самая
древняя – 16 века и защищается от
туриста лишь табличкой с значком
«руками не трогать». Самой новой
было от роду две недели.
Между
колоннами и их мраморными
постаментами всегда прокладывают
войлок или шкуру, чтобы соль, этот
бич Хивы, не разъедала абрикосовое
дерево. Дерево для колонн годами
морили, чтобы сделать его вечным;
если времени недоставало, варили в
хлопковом масле (и эти колонны
теперь чернее других). Гиды вам
расскажут о том, как в 20 году 20
века новая советская власть засыпала
ров вокруг Внутреннего города, и
неугомонная соленая вода начала
искать дырочки везде, подтачивая
мечети и руша дома. Мрамор из-за
соли крошился, как песок.
Если бы мне посчастливилось остаться
в Хиве не на ночь, а на неделю, я бы
несомненно отправилась в пустыню на
север, за 500 километров, с
палаткой, смотреть на крепости,
которые сто лет назад буквально
вырыл из-под песчаных барханов один
русский ученый. И все это для того.
чтобы они немедленно начали
разрушаться. Некоторых уже нет.
Впрочем, одну сохраненную реликвию
мне удалось увидеть. «В Хиве
работали ихтиологи из Москвы, -
вдруг произнес гид. - Они через
полчаса уезжают в Москву, на такси.
Они спасали одну рыбу, хотите
посмотреть?» По абсурдности текст
дал бы сто очков вперед Даниилу
Хармсу. Еще бы я не хотела. Меня
интересовало все: и ученые, и рыба,
и такси до Москвы. Мы вышли из
старого города, пересекли площадь и
подошли к частному дому, который
гордо назывался отелем. Во дворе шла
суета: паковались сумки и коробки,
входили и выходили люди в черных
костюмах, все сплошь ученые здешней
Академии наук.
Мужчина в белой
рубашке отрекомендовался диспетчером
рейсов Хива-Москва. Шутил, но
наполовину всерьез. Ученые из
Москвы, двое, выглядели посетителями
рок-концерта, но занимались тем, что
делали укол антибиотика одному из
двух лже-лопатоносов, именно так
называлась рыба. Две реликтовые
осетровые мелкие твари с длиннющими
иглообразными хвостами и мордами
лопатой плавали в бассейне во дворе.
«Построили за 600 долларов,» - с
гордостью сообщили ученые, показывая
на бетонные стены по грудь и
самодельный компрессор, состоявший
из ведра с трубкой на перекинутой
над водой доске. Они уже заказали в
Москве на последние деньги
правильное оборудование, и на
обратном пути такси должно было
доставить его сюда.
А пока что
ученые показывали директору отеля,
медику по профессии, как нужно
держать рыбу и как делать ей
оставшиеся пять уколов. За три
недели беспрерывного подкупа местных
рыбаков в пограничной с
Таджикистаном зоне бесстрашным
служителям науки удалось разыскать
двух рыб. Одна, бодрая, мелкая,
оливкового цвета, сновала в глубине
бассейна и явно в уколах не
нуждалась. «Загорела за 10 дней,» -
объяснил мне ученый разницу в
окрасе. Вторую, хворую, принесли два
дня назад головой в полотенце,
остальное наружу, отсюда и
антибиотики. А альбиносовый пещерный
цвет у нее – следствие песчаной
взвеси в реке Амударье, похожей на
сплошной селевой поток. Больше рыб
не нашли, но и эти были огромной
удачей, ибо считались вымершими
из-за исчезновения Аральского моря.
А также из-за их, как водится,
магических свойств, обеспечивающих
плодородие женщин. «Могу объяснить,
я же эмбриолог, как этот механизм
мог работать,» - сказал задумчиво
второй ученый. (В дальнейшей беседе
за жизнь выяснилось много
интересного из жизни смелого
исследователя. Совсем недавно
нелегкая судьба забросила его,
например, встречать новый год в
Эфиопию. Туда он доехал автостопом
из Египта через Судан, так как
самолеты на Эфиопию отменили, заодно
волшебным образом миновав все
пограничные пунты без визы.)
«Погоди, не пугай, народ пока
неподготовленный,» - остановил
коллегу первый, сотрудник
Московского зоопарка. Хотелось
немедленно сесть с ними ужинать,
выпивать и слушать их рассказы, или
хотя бы немедленно найти им
спонсоров для продолжения работ, но
они сели в такси и уехали в Москву.
Их ждал путь длиной 3000 км и ценой
35000 тысяч рублей. Как я потом
узнала, переписываясь с ними, они
отлично доехали, компрессор
лопатоносам из Москвы был довезен
вовремя, рыбы живы и процветают,
любой из нас может их навестить. Вот
еще один повод посетить Узбекистан,
заодно отправить в Москву на такси
немножко керамики, там много
расплывчатых, первобытного вида
тарелок, которые дома будут
выглядеть музейными ценностями.
Наутро мы завтракали в большом, как
концертный зал, ресторане, через
дорогу от места ночевки, а через
полчаса уже катили в аэропорт
Ургенча в получасе от Хивы, попутно
отмечая, что по этому же машруту
ходит троллейбус, просто как в
какой-нибудь Ялте. Поскольку наш
полет был внутренним, таможни нам не
полагалось, и это тоже выгодно
отличало наш маршрут от
«задом-напередного»: таможенники
Ургенча выказывают интуристу
повышенную бдительность по сравнению
с Ташкентом, рассказывали друзья.
После перелета мы еще кружили по
столице, гуляли по ее старым кварталам с
глубокими арыками и махалля, которые
описывала писательница Дина Рубина в книгах
о ташкентском детстве, смотрели на
700-летний Коран, который привезли когда-то
из Самарканда (а там, в мечети Биби-ханым,
остался лишь каменный постамент, под которым
полагается протиснуться для исполнения
желания), торговались на рынке, покупая
горох маш и сушеную дыню, глотали слюнки в
ряду с готовой едой, утоляли голод в
ресторанчиках, и все время думали о том, как
это мало – шесть дней на страну |
|
|
